Илана Чубарова. Ещё немного о любви.

День влюблённых 14 февраля довольно новый для нас праздник. Но принят с радостью, как один из самых приятных и правильных праздников. Ведь он вне наций, вне религий, вне политики, и даже возраст не помеха. Этому дню посвящаю свой рассказ о спектакле по пьесе Альберта Гурнея «Любовные письма».

Это было время, когда я ходила и улыбалась. Улыбалась всем подряд: и людям, и машинам, и деревьям. Во мне было столько счастья, что казалось – я могу раздавать его направо и налево тоннами, и от меня не убудет! Мы репетировали спектакль по пьесе «Любовные письма». До этого я несколько лет работала только как режиссёр и актёрский простой воспринимала как некую расплату за постановочные успехи. Почти смирилась. Пусть, чем-то надо жертвовать, ладно. А тут вдруг ЭТА роль! Та самая – главная, не в спектакле, а в судьбе. Та, которую ждёт каждая актриса. РОЛЬ, к которой идут годами через всех новогодних зайчиков и третий гриб в пятом ряду; РОЛЬ, которую предчувствуют, читая басню перед приёмной комиссией очередного театрального ВУЗа.

Прочитав пьесу, я сразу поняла, что героиня – моя. Но вещь не для нашего театра, в музейную тематику не вписывается, а других игровых площадок у нас нет. Со вздохом и деликатным отказом вернула Дмитрию Напалкову, который сделал оригинальный перевод с английского специально для нашего театра. Но доктор Напалков не из тех, кто сдаётся при первых трудностях. И вот лето 2009 г. Инна Омаровна Мишина, в то время директор музея Булгакова, одобрила проект «Театр Малых Форм», и мы репетируем.

Егорова со мной мучается, героине в начале спектакля 8 лет… а мне… гм… побольше, и я не травести. Ищем, не получается. Снова ищем. Наконец, что-то забрезжило… Дальше по сюжету: молодая девушка, избалованная, богатая, удачливая американка… С грузом и опытом постперестроечного интеллигента родом из СССР… да-с… томное легкомыслие вседозволенности и беззаботности даётся мне с трудом. Особенно реплика про «дворецкого и бассейн в доме моей бабушки»… Сколько не репетирую, сама себе не верю.

Со вторым действием проще: и возраст ближе, и опыт потерь имеется. Напалков тоже в первом акте никак не может сыграть сексуально озабоченного подростка. Зато сенатор во втором получается у него на раз, как говорит Егорова, «только припудриться». И вот – премьера! Волнуюсь ужасно. Коленки дрожат, ладони влажные, в животе схватки. Последние пинки (в смысле наставления) от режиссёра, и – вперёд… хотела написать «на сцену», но сцены-то нет. Есть комната. Пространство у окна – Энди. У дверей – Мелиссы. Справа и слева – зрители. Так близко, что на некоторых сценах мы просто спотыкаемся об их колени. В прямом смысле – спотыкаемся. «Два часа на крупном плане» – так говорят о нашем театре киношники.

Не помню, плакали зрители на первом показе или нет, но, начиная с третьего спектакля, даже мужчины свою скупую мужскую слезу роняли, ну а женщины чуть ли не в голос. Ну и я, разумеется, по роли, и Егорова, хотя сама всё поставила, ну и Напалков – скромно, с достоинством, по-сенаторски. Потом некоторые приходили по несколько раз и начинали всхлипывать уже в середине первого действия. В теории театра есть такое понятие, как катарсис, думаю, что на спектаклях «Дурная привычка» (так мы назвали наши «Любовные письма») происходило именно это. И вовсе не потому, что мы такие гениальные. Просто всё сошлось. Дмитрий сознательно очень хотел сыграть именно в этой пьесе, я подсознательно очень хотела сделать именно такую роль, Егорова и сознательно, и подсознательно очень хотела поставить спектакль именно на эту тему. Плюс аура музея Булгакова – («Кто сказал, что нет на свете настоящей, верной и вечной любви…» – «Мастер и Маргарита», помните?) Всё сошлось во времени и пространстве. А зрители плакали не столько над судьбой героев, сколько над своей несостоявшейся любовью. Даже у тех, у кого сейчас всё хорошо, где-нибудь на дне памяти есть такая история, когда судьба давала шанс, а ты его пропустил, не удержал, не разглядел… Прошёл мимо чего-то очень-очень важного. Люди на спектакле плакали, а уходили счастливые, они выплакивали своё невысказанную боль, и им становилось легче. А кто недовыплакал, приходил ещё и ещё.

Мы сыграли 41 спектакль. А потом Дмитрий Александрович Напалков защитил докторскую диссертацию, и его жизнь превратилась в сплошную череду лекций, конгрессов, симпозиумов. На актёрское дело объективно времени не осталось. Если бы наш театр был государственным, и худрук с главрежем мне приказали играть этот спектакль с другим партнёром под угрозой увольнения? Честно, не знаю, как бы я поступила. Но в нашем театре худрук – я, а главреж Егорова только тихо спросила: «Будешь играть с другим?» – «Нет! – ответила я сразу, не подумав, – не буду!» А потом подумала и добавила: «Не смогу».

Для навигации 2013 года мы сделали моноверсию этого спектакля, назвали «Письмо длиной в любовь». С другим партнёром играть– это… глупо звучит, но как предательство что ли, а вот одна… Одна смогу? Это уже испытание, вызов. Стоит рискнуть. На репетициях не получается. Там ведь всё держалось на живом взаимодействии двоих человек: и дуэль, и притяжение, и борьба с чувствами, и «упоение в бою», и огромное, хотя и такое недолгое, счастье… А здесь всё ЭТО перевести в монолог?! Невозможно… И всё же… Весь мир отошел на задний план, и только одна цель – сделать невозможное реальностью. И – получилось, вроде. Зрители на теплоходе снова плакали и благодарили. А некоторые говорили, будто Энди, который весь спектакль за кадром, всё же присутствует, его не видишь, но чувствуешь, он не просто существует вообще, он есть здесь и сейчас. И объективно можно было говорить о победе. Но…

Тогда, после тех спектаклей вдвоём, умирая на сцене, я воскресала для жизни. Я уходила такая же счастливая, как и зрители. А теперь, играя одна за двоих, я с трудом выходила на поклон. И сутки потом отлёживалась в каюте, как раненый зверь. Видимо, какой-то закон взаимообмена энергиями был нарушен. Зрители просили именно этот спектакль, и я его снова играла. Но сыграв 4 раза, подумала: умереть на сцене, конечно, не дурно… Над могилой кто-нибудь из коллег поставленным актёрским голосом произнесёт: «Она жила и умерла на сцене» – красиво… Но пока рановато. Любимые спектакли, как и любимые люди, иногда уходят безвозвратно. И надо уметь это принять.

И на теплоходе, и в квартире Булгакова зрители снова и снова меня спрашивают: «Когда будет спектакль про письма?» Искушение… Опять нырнуть в иллюзию того счастья… Нет, не получится. В счастье, как и в реку, в одну и ту же дважды нельзя. Простите, мои дорогие зрители, мы будем вас радовать новыми спектаклями, но этот уже архив.